По словам потерпевших (полиция получила свыше 650 заявлений), они подвергались грабежу и сексуальным домогательствам. Но почему это произошло? Неужели это обычное проявление восточных нравов? На эту тему размышляет российский журналист, публицист, филолог, бывший дипломат Александр Баунов.
Мэр Кельна, Генриетта Рекер, посоветовала женщинам бороться с новыми вызовами и угрозами временным добровольным принятием элементов шариата, пока новички не пообвыкнутся, а именно: одеваться скромнее и держаться от них на расстоянии вытянутой руки. После чего она была втоптана в прах немецкими женщинами, христианскими и социальными демократами. В самом деле, что делать, если руки короче мужских (с женщинами бывает), негде вытянуть руку (например, в автобусе или метро)? В конце концов, совет немецкой женщине держаться подальше от мужчины неарийской внешности звучит примерно так же прогрессивно, как совет ей же одеваться скромнее в новогоднюю ночь. Потому что в новогоднюю, когда думают не о приличии, а о тепле, куда уж скромнее. Судя по фотографиям и видео, на них были шубки, пальтеца, джинсы, сапожки, шарфики, а на многих и шапочки – полный зимний шариат.
Вокзальная идиллия
В тот же самый день, а также до и после множество гораздо более откровенно одетых – по тамошней теплой погоде – европейских женщин высадились на железнодорожном вокзале Рабата, Касабланки, Феса и Марракеша и спокойно проследовали по своим делам. Местные мужчины там сами держались от них на расстоянии вытянутой руки. Значит, дело не в вокзалах, мужчинах и руках, а в чем-то, что разделяло их в Рабате и Марракеше и перестало разделять в Кельне. Этот невидимый барьер не так трудно найти.
Братские узы
Для начала, женщина на вокзале Феса ограждена силой традиционного общества. Большая семья, давящая индивидуальность по другим поводам, гнетом бесчисленного родства спасает и от насилия. Женщина, на которую пусть и с тайным желанием глядит восточный юноша, никогда не просто женщина сама по себе, представитель своего пола, ценный кадр, а чья-то дочь, сестра, невеста, племянница, седьмая вода на киселе, потому будешь иметь дело с родней.
И сам он у себя в Алжире, Марокко, в Персии за тремя морями не просто парень хоть куда, а тоже сын, брат и племянник. И никакой уголовной романтики. Если нарушил писаный и неписаный закон, сотворил стыд и харам, то с твоим отцом не поздороваются старики, к дяде в чайную не придут на чай, сестра не выйдет замуж, а брата не возьмут на работу, хотя только что собирались.
Именно поэтому для стран с тамошним уровнем жизни на Востоке удивительно мало уличного насилия. Обсчитать там, обвесить, начать хитрить – это да, и то все меньше, потому что хитрости просты и давно описаны в путеводителях; поприставать – тоже случается, а ограбить, напасть в мирное время – это вряд ли. Нарушение закона и приличий влечет за собой изоляцию, которая в обществах, где почти все основано на связях, – конец перспективам, собственным и семейным.
Конечно, и на Востоке общество атомизируется и коллективные узы ослабевают, но тогда и отношения полов становятся свободнее и проблема решается мирными средствами.
Закон на чужой стороне
Своих и – по инерции, по переносу привычки – чужих женщин на Востоке защищает сила большой семьи и коллективного стыда. Но чужих, которые защищены как бы только наполовину, – вдобавок и сила закона. Чужие ведь они какие-то другие. Но отсутствие видимой большой семьи за их спиной компенсирует очень даже видимое и грозное присутствие собственного государства. Житель “арабских стран и Северной Африки” очень хорошо чувствует, что вся сила его собственного закона, его собственного государства, его юридической и полицейской машины, случись что, будет на стороне европейской простоволосой женщины. За нее ему страшно попадет, он будет – со всеми последствиями для собственной семьи – сокрушительно наказан.
Когда в каких-то заметных количествах насиловали белых женщин на Востоке? Например, во время событий на площади Тахрир в Каире, некоторых западных журналисток и сотрудниц гуманитарных миссий. Именно потому, что в тот момент привычная сила собственного государства отсутствовала и некому было сокрушительно наказать, зато можно было раствориться в толпе.
Толпа – вторая причина случившегося возле немецких вокзалов. Ни одно из восточных государств, откуда приехали кельнские насильники, не позволит собраться без надзора толпе из тысячи мужчин, тем более нетрезвых. Она будет рассеяна, поставлена под жесткий контроль. А раз тут, в Германии, можно собраться, значит, можно и остальное.
И вот первый рецепт. Европейская полиция не должна делать вид, что толпа мужчин из дальних стран в тысячу человек на площади – это ничего особенного, свободные люди в свободной стране могут прогуляться по площади тысячей-другой. Ничтожные собрания правых или, напротив, левых охраняются превосходящими полицейскими силами, а тут не заметили.
Ясно почему. Усиленное внимание полиции к собраниям людей неевропейской внешности может повлечь за собой политические обвинения в расизме. По этому поводу надо перестать переживать. Если приезжие такие же люди, как мы, что вполне верно, то к неевропейской толпе европейская полиция должна начать относиться как минимум так же строго, как к собственной, – например, футбольных фанатов или крайне правых.
Коллективное творчество
У пробившихся в Европу есть опыт нарушения закона толпой, за которое потом ничего не было. Отсюда ложный вывод: что нельзя одному, позволено вместе. Один в Европу поди приедь, а толпой – граница нипочем. Есть искушение распространить этот опыт и на другие запреты: эй, ухнем, а дальше сама пойдет. Один раз европейский закон оказался понарошку – так, может, и в другой раз окажется.
Другого раза не должно быть. Нарушитель закона (в нашем случае о въезде в страну) должен чувствовать себя нарушителем закона, надеющимся на прощение ввиду чрезвычайных обстоятельств, а не человеком в своем праве, который, как рассказывали журналистам пытавшиеся навести порядок полицейские, отвечает: “Не смейте меня трогать, меня пригласила госпожа Меркель”.
У прорвавшихся в Европу могло сложиться интуитивное, а то и сознательное понимание, что закон и общественное мнение здесь не будет на стороне оскорбленной простоволосой европейки с такой же безоговорочной суровостью, как на их родине. Потому что закон и особенно общественное мнение здесь на стороне слабых, и по какому-то извиву сознания местная простоволосая женщина является тут более сильной стороной, чем десяток алжирцев из пункта временного приема беженцев.
Чувство, что здешний закон слабее, чем закон дома, должно как можно быстрее покинуть новоприбывшего. Он должен знать, что его приезд, тем более нелегальный, является не алиби, не смягчающим, а отягчающим обстоятельством. В самом деле, к нарушению границы добавилось сексуальное посягательство: налицо сложение преступлений, а не вычитание.
Реставрация стыда
Коллективную ответственность Европа вводить, не изменив себе, не может. Зато может попытаться создать для новоприбывших привычную сдерживающую среду стыда. Новоприбывших, которые, по словам свидетелей событий, говорили только на арабском, надо интегрировать не напрямую в абсолютно чужое немецкое общество, а сперва в общество сирийцев, алжирцев, марокканцев Германии. Чтобы их там знали по имени, фамилии, роду, племени, родине и матери. Жить сразу как европейцы они пока не сумеют и не все захотят, но сумеют и должны начать жить как сирийцы и алжирцы в европейской стране.
Община как фильтр
Эту заботу надо разделить с общинами их земляков: они-то лучше в доступных терминах разъяснят им местные правила жизни. Лишней обузы в общинах, конечно, никто не хочет, но есть вполне ненасильственные и мирные способы привлечь земляков и единоверцев к этому полезному делу, а значит, и к ответственности за результат. Например, материально.
А есть и нематериальные стимулы: многие в эмигрантской среде ждут гражданства, продления вида на жительство, разрешений пригласить родственников, работы, субсидированного жилья и образования. Можно более или менее формально поставить все это в зависимость от участия в социальной работе с новоприбывшими и ее успехов. Тогда возникнет привычная для Востока ситуация, когда преступление одного влияет на перспективы других и косвенно всей общины. Община в этих случаях сама отфильтрует истинных беженцев от мнимых, преступников от благонамеренных переселенцев.
Для этого, разумеется, сами общины должны быть очищены от джихадистов: пребывание на Западе и мечта о разрушении Запада несовместимы. Процедура депортации в этих случаях должна быть упрощена и занимать не годы, как сейчас, а недели и дни.
И, разумеется, нельзя быть преступником и одновременно просителем убежища: первый статус должен без всяких оговорок перевешивать второй. Никакие соображения о долге Европы, неравенстве доходов между странами и несправедливости мира вообще не должны подменять собой и размывать ясную идею беженства. Иначе, в конце концов, без защиты останутся как раз те, кому действительно угрожает смертельная опасность, как это уже бывало и отчасти происходит сейчас.